Литература литваков, творимая на разных языках – идиш, русском, литовском – достояние культурного наследия не только Израиля, но и Литвы, и вопрос её увековечивания достоин быть рассмотрен как один из приоритетных аспектов государственной политики в области культуры на самом высоком экспертном уровне.
Три крупных современных писателя-литвака
– Ицхак Мерас, Михаил Ландбург, Григорий Канович - именно на русском языке
создают и создавали свои произведения (наряду с идиш, порой – наряду с
литовским (Ицхак Мерас) языками).
Михаил Ландбург – неповторимый писатель,
отличающийся парадоксальностью художественного мышления, планетарным видением (при всей камерности лирических сюжетов),
подлинной гуманностью, изысканным мастерствоом словотворчества, многомерностью
подтекста, музыкальностью текстовой ткани и тонкой поэтичностью уникального художественного
стиля, позволяющей утверждать, что по большому счёту его тексты – и крупные, и
малые формы – это поэзия в прозе.. Краткая до кинематографической зримости
фраза, влекушая за собой всю литературную сцену, искромётные, блистательные,
преисполненные остроты ума и тонкого юмора диалоги литературных персонажей,
душевные порывы неординарных личностей, населяющих образные миры Михаила
Ландбурга – всё это создаёт впечатление феерии и чудодейства творимого
литературного времени (нелинейного) при сохранении национального колорита и
осмыслении эпохальных вызовов в синхронном и диахронном аспектах, что делает тексты Михаила Ландбурга динамично
гармоничными, преисполненными жизнетворческой энергии художественного
преображения.
Чудо –
то, что невозможно разъять на составляющие части. Так же целостно
чудесны произведения Михаила Ландбурга: словно незримые гравитационные волны
притягивают друг к другу множество событий и героев, каждый из которых вносит
свой особый колорит в полифинию ландбурговских симфоний в прозе (романов и
повестей), а также его очаровательных новелл – словесных этюдов и ноктюрнов.
В произведениях Михаила Ландбурга редко
встречаются слова „святой“, „таинство“, и триада „К Богу, с Богом, в Боге“ чаще
всего отражена на первой ступени познания Бога – это путь к постижению божества
в попытках литературных героев ощутить и осознать присутствие живого Бога в
реальном бытовании, нередко, тем не менее, ставя под сомнение объективную
реальность существования вселюбящего Творца (Примером могут служить строки из
книги „Другой барабан“:“Почему? Спрашивал я себя. Кто так решил? Этот вопрос я
задавал Богу. Бог молчал, и тогда я догадался, что язык людей Ему не понятен.“,
с.25). Вместес тем, все крупные произведения Михаила Ландбурга неизменно ведут
к Световому началу.
Источником света в произведениях Михаила
Ландбурга является любовь. Светлый, прекрасный образ возлюбленной – чаще всего
– это невеста или подруга главного
героя, названная автором в различных произведениях по-разному: девушек зовут
Лина в повести „Прости меня, сын“ или Мия
- в повести „А мы хотели просто уцелеть“,или Хагит в книге „Другой барабан“,
однако этот образ вмещает в себя лучшие качества женской романтической натуры –
девушки или молодые женщины прекрасны: внутренняя чистота, непосредственность и
природная эротичность, способность к любви и самоотдаче – вот отличительные
черты ландбурговских молодых женщин. Есть определение „тургеневские девушки“.
Можно с полной уверенностью утверждать, что „ландбурговские девушки“ или
„ландбурговские молодые женщины“ или „ ландбурговские невесты“ – это уникальные
создания, это образ мечты о чистоте и романтике влюблённости, по степени своей
суггестивной наполненности не уступающий определению „тургеневские девушки“.
Итак, „ландбурговские девушки“ – неизменный источник света в произведениях
писателя,
Ещё один неизменный атрибут крупных
произведений Михаила Ландбурга –
семейственность. Книги Михаила Ландбурга населены литературными семьями,
включающими представителей разных поколений – это прадедушки и прабабушки („А
мы хотели просто уцелеть“), дедушки и бабушки (“Прости меня, сын“), отцы и
матери, присутствующие обязательно во всех ромаманах и повестях писателя, это
молодые люди в качестве главных героев, живущие в семьях („Прости меня, сын“,
„У-у-у-у-у-у-у-х-х“) , это главные герои средних лет („Пиццикато“), и это
главные герои в зрелом возрасте, постоянно, непрерывно ведущие незримые диалоги
с ушедшими родителями („На последнем сеансе“), а также дети, украшающие
страницы книг удивительного автора. Представители разных возрастных групп в
ландбурговских литературных семьях взаимодействуют между собой, и в их уста
писатель вкладывает свои выстраданные житейские синтЕзы – плод бессонных ночей
и многолетних раздумий. А дети в его текстах так не по-детски мудры! А юноши
так энергийны, любознательны и галантны
– чего стоит хотя бы купленный главным героем Шоном букет цветов при посещении
бабушки в платном пансионате, букет, который, как сказал бабушке внук, был
куплен дедушкой! А на самом деле – им, молодым Шоном, главным героем повести
„Прости меня, сын“. За этот естественный для Шона поступок дедушка его
благодарил.
Утверждение нравственного императива –
неотъемлемая черта крупных произведений Михаила Ландбурга. Интерсно наблюдение
Якова Каплана, написавшего рецензию на повесть Михаила Ландбурга „На последнем
сеансе“: главный герой повести сохраняет верность больной жене, а также –
верность своей первой любви, так до конца им не изжитой.
Таким образом, все крупные произведения
Михила Ландбурга (и множество его новелл) утверждают Добро, понимая его как
милосердие, сострадание, эмпатию, отражая световое начало в человеке и жизни.
И, вместе с тем, это глубоко почвенные произведения, отнюдь не оторванные от
реальной жизни, и крупицы практической мудрости, облегчающие способность
индивида приспособиться, дающие навыки
человеческого выживания в этом искажённом греховным началом мире (много
о природе греха, наличествующего в самом естестве человека, и потому на земле
неистребимого, говорится в таких произведениях Михаила Ландбурга, как
„Посланники“, „А мы хотели просто уцелеть“, „Прости меня, сын“) обозначены в
виде сентенций, вложенных в уста старших предствителей семейства или в реплики
родителей главного героя, его друзей, попутчиков, случайных прохожих,
собственно авторскую речь, помогая читателю найти личностные точки опоры для
практического выживания в бескоординатном мире. Поэтому романы и повести
Михаила Ландбурга можно отнести не только к жанру поэтической прозы, но и
(возможно, прежде всего), к жанру экзистенциального романа. Суть его
заключается в том, что, отражая объективную реальность, писатель отображает в
тексте неизбежно вырабатываемые навыки бытийной приспособляемости, хотя бы
просто для того, чтобы выжить, но персонажи произведений Михаила Ландбурга не в
силах полностью принять условия игры погрязшего в лицедействе мира, взыскуя чистоты и
божественной Первозданности, пусть об этом не говорится прямо, но выражается в
самих коллизиях произведений исподволь. Внутренний протест героев книг Михаила
Ландбурга окружающему социуму неизменно проецирует идеальное начало (вновь
вспомним „ландбурговских девушек“, а также верность дружбе – звонки друзьям по
телефону просто для того, чтобы услышать их голоса: есть ответное „Алло“ -
значит, мироздание устояло, целостность мира сохраняется, пусть и необъяснимо),
и наличие этого имплицитного идеального начала при необходимости соблюдения
социальных условностей делает романы, повести и новеллы Михаила Ланбурга
многомерными, причастными к поиску глубинных смыслов в непрестанном движении
человеческой жизни, её экзистенциальном наполнении и устремлении к Красоте..
Динамика ланбурговского сюжетного пути обычно протекает в трёхипостасной
парадигме (Добро, Зло, Выбор), постоянно задействуя пласты внутреннего времени,
возвращаюего вспять, к личностному и семейственному Истоку.
Большинство литературных героев Михаила
Ландбурга – представители творческих профессий – музыканты, художники,
писатели, однако есть и грузчики – правда, ими чаще всего оказываются
начинающие писатели, не нашедшие пока места в жизни. Способы заработка у
начинающих писателей различны, и могут быть даже не вполне традицонными с точки
зрения общепринятой морали („Страж г-жи А.“). Однако автор не привержен к
моралитету, и своё право шагать не в ногу с большинством, сохраняя собственную
самость, отстаивает отчаянно („Другой барабан“). Поэтому книги Михаила
Ландбурга так современны – краеугольные камни миростроя, на котором сохранялось
зиждительство, сегодня явно расшатаны, желанная свобода ввергла мир в
губительное беззаконие двойной морали, неопределённость, нестабильность,
условность реалий не способствует сохранению субъектности индивидом. Михаил
Ландбург показывает в своих произведениях взаимное отчуждение человека и мира,
а также отчуждение человека от своей вечной родовой сущности, от своего
светового начала. Писатель передаёт вечное человеческое сиротство, жажду подлинного
бытия, полноты мира, где жизнь представляется прежде всего как нравственное
начало – как любовь. Тоска по любви – одна из мейнстримных линий ланбургской
художественной вселенной.
Осуществляя художественный анализ
современности, писатель показывает человека в его экстремальных проявлениях.
Кризисные, пограничные состояния психики, когда беспокойство и напряжение –
неотъемлемые черты психического состояния индивида в его попытках самосознания
и самореализации, нередко ведущие к суицидным настроениям – характерные черты
современного мира:
„ У тебя не появляется желание покончить с
собой? - спрашивает Рина.
Спрашиваю:
- Зачем тебе?
- На какое-то время… Отдохнуть, что ли…
Конечно, вопрос не в том – жить или не жить. Тут ясно: раз ты живой, выходит,
что ты не мёртв. Вопрос в другом – как жить? Для чего жить? Я думаю, во мне
убита какая-то часть меня, и теперь я, вроде бы, полупустая. Разве можно быть
„Я“ без части себя? В школьные годы, читая книжки, я изо всех сил сжимала ноги,
готовая лучше описаться, чем позволить себе пропустить страницу, где появится
принц на белом коне, который… Теперь я читаю мало. Больше думаю о каверзах,
которые предлагает мне жизнь, а ещё думаю о том, есть ли в мире нечто такое, за
что можно ухватиться и не разбиться… Может, знаешь? Не скрывай от меня! Скажи!“
(„У-у-у-у-у-у-у-х-х!“, с 20-21).
Ответ на вопрос Рины – „за что
ухватиться?“ – в различных ипостасях предлагается писателем во всех его книгах.
Приведём вариант ответа на вопрос „Как жить?“, вложенный автором в уста
профессора Эрлиха:“Стараясь заполучить дружескую поддержку, достаю папку с
записями лекций по курсу литературы Древнего мира профессора Эрлиха, которого
студенты У-у-у-у-у-у-у-х-х как уважали и открыто выказывали ему свой восторг.
Во время его лекций наши лица светились, словно мы пребывали не в обычной
университетской аудитории, а в храме, где произносится глубоко проникающая в
душу молитва. Признаться, в мой разум профессор проник основательно. Свои
лекции профессор Эрлих читал как некий посыл, проект по профилактике мозгов, и
неуклонно требовал от нас сохранить диктатуру над нашими необузданными
проявлениями разума и души. „Писатель, поэт, учитель, музыкант, – утверждал он,
- это человек с особой психикой, это шизофреник, который должен держать себя в
узде и помнить, что не на вершинах гор спотыкаются, а на неприметных камешках“.
В то же время он призывал к тому, чтобы мы свои мысли в себе не гноили.
Однажды, когда кто-то из студентов вслух произнёс:“Я Вас побаиваюсь“, профессор
отозвался:“Это от недостатка уважения к самому себе,“ Случалось, профессор,
словно в забытье, вдруг останавливал себя, скользя по головам долгим задумчивым
взглядом, а затем, словно пробудившись ото сна, встряхивал головой и продолжал
разговор о человечестве, которое повсеместно загоняет себя в хаос. Профессор
призывал нас к предельно честному самопознанию, к умению обнаружить в себе те
необходимые импульсы, которые должны будут вывести нас на тропу, далёкую от
пустой суеты, зла и яда нечистот, но при том, духовно трансформируясь, нам не
следует забегать слишком вперёд, не торопить себя, чтобы, упаси Бог, от самих
себя не оторваться.“ („У-у-у-у-у-у-у-х-х“, с.7). А вот охранительные сентенции,
вложенные автором в уста отца глвного героя Амоса в книге „Другой барабан“:“Любопытство
– вещь клёвое, - страдальчески улыбаясь, заметил отец, - однако, как уж на это
посмотрит Судьба… Её не обойдёшь, слезами не разжалобишь. Даже не пытайся. В
жизни следует вести себя так, как ведёт себя в сложном спектакле разумный
актёр: для того, чтобы его заметил зритель, ему необходимо выбрать на сцене
правильное место. А ты? Ты решил, чего от жизни хочешь?’’ (с.52-53). И
ещё:“Отец на меня не давил, и его слова ощущались мною как некое осторожное
прикосновение. Однажды, осуществляя программу, связанную с моим будущим, он
снабдил меня тремя постулатами:“Умей собираться с мыслями, не позволяй впускать
в свою жизнь чужое зло и учитывай логику времени“ (с.52). И ещё:“Опасайся
потерять своё лицо“ (с.55). И ещё:“ - Моего сына мне бы хотелось видеть пусть
чуточку менее талантливым, зато более рациональным“. (с.53) И – тут
же:“Рациональным“ меня насторожило.“ (с.54). Идём далее по тексту:“За день до
смерти, отец, положив руку на моё плечо, сказал:
- Жизнь нафарширована коварными
вывертами и незаметными виражами, а люди делятся на тех, кто считает, что
необходимо познать всё, и на тех, кому кажется, что они уже всё познали. И те,
и другие ошибаются. Люди выглядят жалкими от неподъёмного в душе груза, оттого,
что пытаются понять то, что пониманию недоступно. Так, мы не хотим верить в то,
что мы смертны. Если б верили, то жили бы иначе. Уверенность в себе, упорство и
боевой дух – этого мало, если не суметь вписаться в правила жизни.“ (с.60). И
снова – далее по тексту:“Настало время познакомить тебя с цитатой из пьесы
Евгения Чирикова „Евреи“. Впервые её озвучил твой прапарадедушка, когда пришёл
домой из театра. В нашей семье эта цитата переходила из поколения в поколение и
сохранилась в памяти моих бабушек-дедушек, их детей, в моей памяти. Теперь
постарайся запомнить и ты…
Я запомнил:“Человек, как и часы,
всегда хочет или немного побежать вперёд или очень немного отстаёт. И человека
тоже надо и чистить, и выверять, и чинить...“(с.60-61).
Автор далёк от дидактики – он
помогает разобраться, сопереживая своим героям, столь порой похожим на самого
автора! Приведём фрагмент текста из книги „Другой барабан“, проливающе свет на
поиски способа постижения реальности и выживания, способа сохранения своей
индивидуальности, своего „Я“: „В студенческие годы я завёл дружбу с книгами.
Догадываясь о том, что мир не изменить, я в книжных персонажах стремился
отыскать примеры того, как избавляются от скрежета зубов при прикосновении к
страху, суете, похоти, бессилию. Какое-то время меня, помимо книг Хемингуэя, Ремарка,
воодушевляли книги по философии, но это поначалу. Впоследствии мои собственные
выводы о мире казались мне более истинными. Стараясь находить тот или иной
способ своего нахождения в реальной жизни, чтобы не споткнуться, не „остаться с
носом“, я, как умел, подражал героям Самюэля Беккета. Мне нравились их
насмешки, вольность, блаженное мычание с каким они относятся к миру. Я охотно
прикидывался простачком, нёс всякий бред и настойчиво пускался в поиски
альтернативных миров.“ („Другой барабан“, с.21).
Крупные произведения Михаила
Ландбурга синергийны. Синергия не подвластна законам физики. Так же невозможно
объяснить, как множество ландбурговских литературных героев, живущих во
времени, постоянно возвращающемся вспять – в юность, в детство, - обретают
реальную массу и предметны настолько, что их видишь воочию. Герои обретают
собственное бытие. Порой кажется, что это – поток сознания, что текст Ландбурга
чем-то сродни стилистике Марселя Пруста, пытавшегося сохранить „утраченное
время“. У Ландбурга „утраченное время“ вплетается органично в действие „здесь“
и „сейчас“. Писателем фиксируется движение во времени, порой это время
обозначается даже поминутно („У-у-у-у-у-у-у-х-х“) и ощутим сам поток жизни,
наполненный чувствами, размышлениями, преодолением страстей, осмыслением сути
происходящего. ВременнАя амплитуда книжного действа может быть различной –
иногда обозначается в самом названии произведения – „Семь месяцев саксофона“.
Иногда оно – длиною чуть ли во всю жизнь – „Герань из Гонолулу“, „На последнем
сеансе“. Порой сюжетное время сжато, уплотнено, как аббревиатура („А мы хотели
просто уцелеть“). Но всегда романы и повести Михаила Ландбурга совершаются в
многовекрном художественном времени.
Пространство произведений Михаила
Ландбурга может быть локально (чаще
всего это Иерусалим), но может быть выраженным более масштабно, включая
европейскую часть земного шара („Другй барабан“). Это отличает Ландбурга от
Ицхака Мераса и Григория Кановича, чьи тексты сосредоточены более на трагедии
еврейства, выраженной самобытно с учётом литовской органики – Ландбург же
универсален в своей художественной рефлексии дня сегодняшнего, и то, что
переживает житель Иерусалима в ландбурговском образном преломлении, созвучно
тому, что переживает человек в любой точке сегодняшнего мира, чаще всего –
городской человек (Ландбург более урбанист, чем пейзажист).
Но есть произведение Михаила
Ландбурга, расширяющее земное время до исторического, профанное до сакрального,
а пространство до инобытия, соотносимого с земной юдолью („Посланники“). Таким
образом, постоянно вибрирующее нелинейное время в книгах Михаила Ланбурга,
соизмеряясь с напряжённостью многомерного пространства, отражает остроту
восприятия современности художником слова, рефлексирующего
неопределённость реального в сегодняшнем непредсказуемом мире, где время
релевантно, не исповедуя очерченных границ, и пространство не знает чётко
очерченных рамок, общепризнааных и незыблемых (конфликт в Секторе Газа, „А мы
хотели просто уцелеть“), и это пространство настолько всечувственно, что
включает в себя потусторонний мир („Посланники“).
„Во всём мне хочется дойти до
самой сути“ – вспоминается Пастернак, поэт,, чья душа была столь свободна, что
осмелилась говорить правду о веке, художественно преображённую. „Приедается
всё,//Лишь тебе не дано примелькаться“. Это удаётся немногим. Стать абсолютно
уникальным в своей стилистике Михаилу Ландбургу удалось. Кто сумел осуществить
себя в индивидуальной риторике – победитель: единственное, что нам подвластно в
мире – создать свой стиль, свою риторику – во всём. Об уникальности
художественного стиля Михаила Ландбурга говорит и критик из Санкт-Петербурга Павел Матвеев в послесловии
к книге „Другой барабан“:“(…) Михаил Ландбург обладает не только важнейшим для
любого писателя умением – находить для выражения своих мыслей правильные слова
и располагать их в правильном порядке, но также и неповторимым стилем,
выделяющим его из множества других литераторов. А ещё – тем, что принято
именовать интересом к окружающей жизни, которая – со всеми её проблемами, со
всеми горестями и радостями – предстаёт на страницах его книг именно такой, как
она есть. То есть – живой.“
Михаил Ландбург своей прозой,
возможно, не ставя перед собой такой задачи, встаёт на позиции тех, кто
старается уберечь мир от нивелирования ценностного ряда, обнуления истории,
даже половой принадлежности: отношения между мужчиной и женщиной – один из
глубинных лейтмотивных потоков его произведений („Герань из Гонолулу“, „Страж г-жи А.“, „На последнем сеансе“).
Семейственность его произведений – также неотъемлемая черта организации
художественного пространства, а сегодня это достаточно смело – пронизывать
семейной атмосферой свои тексты, поскольку институт брака нивелируется в
общественном сознании, как и любая приверженность многовековым традициям..
Помимо этого, в мире, где налицо пренебрежение к культуре как феномену
цивилизационного развития человечества, Михаил Ландбург выступает в роли чуть
ли ни „Культурного героя“ из мифологических пластов знания, именно „Культурного
героя“, несущего людям знания во имя их спасения. В этом сказывается, видимо,
профессия педагога, любящего живой мир в его постоянном обновлении, педагога,
старающегося эстафету культурного достояния именнно передать – и, возможно,
именно в этом причина обилия мудрейших цитат из разных областей человеческогоо
знания в его книгах: в желании отдать, спасти, уберечь. В этом – своебразное
мессионерство прозы Ландбурга – он старается помочь, освободить читателя от
страха перед лицом непонятной жизни, раздавая в качестве путеводителя по бытию
искорки своего просвещённого ума.
Кроме
того, в мире, где уничтожается историческая память, произведения Михаила
Ландбурга сохраняют человека исторического. Ландбург словно призывает „не спать разумом“, будит спящее сознание в целях
предотвращения очередной исторической
давильни („Посланники“).
Неким парадоксальным образом
автор, в произведениях которого столько персонажей с мобильной психикой, автор,
предметом художественного исследования которого являются кризистные моменты
катастрофического масштаба, преломлённые в человеческих судьбах - такие, как терракты („Другой барабан“),
военные конфликты („А мы хотели просто уцелеть“), автор, в произведениях
которого там много специфических пространств – психиатрические лечебницы („Семь
месяцев саксофона“), больницы („Другой барабан“), платные пансионаты („Прости
меня, сын“) – такой автор сохраняет нравственное здоровье человечества, силой
своего дара вскрывая болевые точки и согревая любовью нас, страждущих. Вот как
описывает Ландбург состояние девушки Хагит, (профессора, футуролога), пострадавшей
от терракта в Брюсселе, приводя её откровения возлюбленному Амосу:“Я верила в
свою работу, а тут расслабилась, не учла. Тот грузовик прыгнул на тротуар, и в
один миг земля поглотила дома, закружилась, словно волчок, улица. Мои уши
пронзил истерический писк, в глазах забегали серебряные точки, ноги лишились
силы. В больнице Брюсселя меня прооперировали, и теперь здесь, в больнице
Тель-Авива, жду протезирования. У меня появится искусственная нога, и я,
возможно, смогу кое-как ковылять, только ума не приложу, куда дену появившееся
во мне горькое ощущение пустоты и холода. В моей голове многое рассеялось, я
поняла, что теперь передо мной выступает другая реальность, иная правда, и я
уже не в состоянии, как прежде, твёрдо и безмятежно надеяться на то, что моя
работа людям нужна. Теперь случаются минуты, когда во мне возникает ощущение,
будто нахожусь в чужом мире, что проживаю чужую жизнь.
Разве ты не видишь, что „я“ уже
не „я“ и прежней „я“ уже никогда не стану. Пригвождённая к этому креслу, я с содроганием
думаю о моём завтрашнем дне“ („Другой барабан“,с.36).
Михаил Ланбург стремится быть
честным. И перед собой, и перед читателем.
Он передаёт неопределённость
мира. Неопределённость актуальна в квантовой физике. Так,
Михаил Ландбург часто только намекает, не вербализируя эмотивную окрашенность,
как будто не решается определением встревожить неопределимое.
Ландбург словно стремится
выразить то, что не обрабатывает Ratio – большинство переживний вербально не
выражены: импульсы, интенции, неподконтрольные уму мерцания и пульсации.
Непостижимым образом в текстах Ландбурга ощутимо наличие бессознательного,
неоформленного в наличные „инфы“.
„Всё
относительно“ – ещё один постулат квантовой физики.
В произведениях Ландбурга представлено
много картин мира. Своеобразный плюрализм. Постоянный поиск Истины соседствует с
предположением, что Истину искать не следует – постичь её невозможно. Бытие
рассматривается с раличных ракурсов. Приведём пример преломления жизни сквозь
хрусталик матери Шона (мировидение отца этого литературного героя мы привели
чуть выше):“Твой отец постоянно выводил формулу жизни, но так и не знал, как её
применить на деле: то ли брести по жизни, то ли шагать по ней, то ли, низко
опустив голову, передвигаться короткими перебежками, а жизни, на самом деле,
безразлично, что ты о ней думаешь: ей важно лишь то, как ты с ней поступаешь, и
никакой другой философии быть не может, кроме той, что есть жизнь ощутимая и
неощутимая, реальная и надуманная, загубленная и счастливая. Только
это.“(„Другой барабан“,с.68).
Гегель
считал: „Понятия навязывают себя внешнему миру.“
Стремясь оградить читателя от
выгоревших метафор, Михаил Ландбург стремится к правде во всём – к
первозданности чувства, к отслоению явлений от зашоренности, их своеобразной
минерализации – т.е. словесных
окаменелостей и догматических наростов. Он стремится к свежести мирочувствия,
следовательно, к свежести текстовой фактуры. Книги Ландбурга призывают прислушаться к
человеческому естеству, его правде. К чистоте эндоойкумены (интим, самость).
Камерное, интимное отношение к читателю – характерная черта писательской манеры
Михаила Ландбурга. Как и уважительное, серьёзное, отношение к читателю –
возможно, именно поэтому герои и героини книг Михаила Ланбурга так умны, их
диалоги так парадоксальны, вибрации их эмоций так завораживают.
Герои Михаила Ландбурга могут
быть свободны, подобно электронам внутри атомного ядра. Известно, что в
стрессовой ситуации мельчайшие частицы способны видоизменяться, и они перестают
подчиняться физическим законам (кварки). Так порой выпадают из общепринятых
норм герои ландбурговских текстов.
О его
книгах можно сказать –
Перед
лицом стихий
В
бескоординатном мире
Изумлён
индивид,
Быт
перепрограммируя.
Не
Адам, а Голем
Раздаёт
номинации.
Невозможно
поспеть
За
потоком вербальностей
.
Ландбург, показывая абсурд
современного мироустройства, пытается „распаковать“,„расшнуровать“
действительность, выявить из навязываемого нам конструкта реальности подлинное
ядро бытия, выявить и сохранить живое.
В бескоординатном мире реальность порой
выглядит, как театр абсурда – искажена, переформатирована, чтобы было побольней
да повеселей, вплоть до сардонического смеха:“Петер Вайбель, австрийский
теоретик искусства. Одна из амых известных его акций состоялась в Вене, при
которой Петера Вайбеля водили по улицам на поводке художница-феминистка и
кинорежиссёр Вали Экспорт.“(„У-у-у-у-у-у-у-х-х“, с.28).
Таким образом, в текстах Михаила
Ландбурга, порой встречаются мерцания
преломлённой реальности как театра абсурда. Вместе
с тем, постоянный поиск „самой сути“ (иными словами, поиск истинного смысла,
т.е. Истины) может свидетельствовать о художественном методе Михаила Ландбурга
как о содержащем элементы медитативной прозы.
Таким образом, произведения
Михаила Ландбурга пограничны и синтетичны в жанровом исполнении – их можно отнести
и к поэтической прозе (о внутренней музыкальности его текстов писали многие), и
к жанру экзистензиальной прозы, в которй наличествуют элементы потока сознания,
театра абсурда, очевидна сингулярность и медитативность.
Порой в его прозе проскальзывают черты
комедийного амплуа, точнее, трагикомедийного, Известно, что А.П. Чехов называл
свои пьесы комедиями. В них – глубинное сострадание к человеческому роду и
некое недоумение,в осознании мотивов человеческих поступков, проявлений
человеческой натуры. Великий автор начала ХХ века улыбался, грусто глядя на
человеческий род сквозь стёкла своего пенсне.
Грусто улыбается и Михаил
Ландбург, любя своих героев и пытаясь художественно выразить неординарность их
поведенческих линий, далёких от общепринятых стандартов социума („Страж г-жи
А.“).
Литературные герои Михаила
Ландбурга несовершенны, и знают это. Несовершенны, как сама человеческая
природа. И не стерильны, как времена, обусловленные несовершенством человеческой
природы. Когда совершенное чудо – сингулярность Большого взрыва – породило
множество уродливых „малых взрывов“ („А мы хотели просто уцелеть“). Когда эти
маленькие взрывы – бич современности - возможны не только на поле боя, но и на
улицах Хайфы или Тель-Авива, на улицах европейских столиц („Большой барабан“).
Небезынтересно, что два
произведения Михаила Ландбурга, написанные в разные годы, лейтмотивом которых
является военно-политическое положение в Секторе Газа, взаимосвязаны между собой.: в обеих книгах
(„Прости меня, сын“ и „А нам хотелось просто уцелеть“) присутствует сцена
гибели родителей Лины, а также повторено имя „Рон“, воспоизведена судьба юноши, погибшего от шальной пули в день
объявления перемирия. Оба эти произведения свидетельствуют, насколько
личтностно в течение долгих лет Михаил Ландбург переживает современные коллизии
своего многострадального народа. Запечатлевая в художественных образах
драматизм выпавшей на его долю исторической эпохи, писатель соотносит жёсткость
сегодняшних исторических коллизий с периодом „коричневой чумы“
-расчеловечиванием человека в роковой период ХХ века, связанный с уничтожением
еврейского народа („Посланники“).
Патриатизм – одна из отличительных черт книг Михаила Ландбурга. В книгах
„Прости меня, сын“ и „А нам хотелось просто уцелеть“ во всём своём обнажённом
трагизме поставлен вопрос – зачем рожать мальчиков, если им придётся идти на
войну? Незавершённость конфликта, которую надо преодолеть, но не его
неразрешимость – вот позиция автора, имплицитно заданная в подтексте. Таким
образом, в своём стремлении к Добру (а, значит, и к справедливости), во всём
взыскуя Истины, даже если признать, что мир непознаваем, что Истина
недостижима, Михаил Ландбург выходит на метафизические высоты столкновения
Добра и Зла, пытаясь посредством своего художественного метода выразить
отношение к одному и второму, дать принципиальное определение каждой из этих
субстнций. В этой связи автор даже оспаривает догмат христианства, неоднократно
подчёркивая библейское „око за око“ („А нам хотелось просто уцелеть“). В этом –
одно из проявлений „синтеза антитез“ как художественного кода Михаила
Ландбурга: характерной чертой его стиля является создание эфффекта
незавершённости жизни, неразрешимости важнейших вопросов, и в то же время он взыскует
определённости в Секторе Газа, отвергая неразрешимость, неопределённое
состояние. Утверждая божественные начала (любовь, сострадание, добро), герои
Ландбурга нередко сомневаются в действенной помощи Создателя. Взыскуя Истины,
писатель порой показывает, что Истина непознаваема, и поэтому искать её
бесполезно. Являясь патриотом, писатель видит реальные проблемы общественного
бытия.
Противоречие должного и сущего
имплицитно проявляется в отображении
несовершенства, доходящего порой до
абсурда, в организации государственного хозяйства всего человеческого мироустройства, что отражается
в информационной сети телевизионных
программ, в манипуляциях человеческим сознанием при омощи СМИ. Автор даёт своё
понимания истинных механизмов развития миропорядка, он в абсолютно
некомплиментарной форме называет вещи своими именами, причиной конструируемого
хаоса определяя стремление к наживе и другим способам утверждения коллективного
или индивидуального доминирования („А нам хотелось просто уцелеть“).
Поиск Истины в произведениях
Михаила Ландбурга напряжён, словно представляя собой незримое силовое поле, позволяющие сохранять
в единстве борьбу центробежных и центростремительбых сил, обеспечивая
целостность произведения. А это Михаилом Ландбургом делается порой просто
виртуозно, учитывая обилие героев, цитат, своих собственных философем и синтез, вложенных в уста различных литературных героев, а
также наличие нескольких магистральных и множества параллельных линий в
композиционной оркестровке литературной полифонии.
Стремление автора к Добру и
восхождение к Истине, являясь мейнстримными потоками идейно-художественного
содержания книг Михаила Ландбурга, неизбежно включают в себя третий компонент
божественной триады – Красоту.
Добро,
Истина, Красота!
Выдающийся философ ХХ века
Лосский, автор книги „Мир как осуществление красоты“, считал, что для
постижения красоты необходима триада интуиций – чувственная, интеллектуальная,
мистическая. Все три этих вида интуиции в том или ином выражении наличествуют
на страницах произведений Михаила Ландбурга.
Как создаётся и передаётся
состояние Красоты в текстах Михаила Ландбурга? В чём заключается суггестувная
магия его художественного стиля, отличающего его от других художников слова?
Повторим: есть таинство творчества, и до конца его разгадать невозможно, ибо
природа идиостиля связана с преображением божественных энергий, а их органика
человеку не подвластна.
Однако
кое-какие акценты постараемся выявить.
Какими
средствами достигается Красота текстов Михаила Ландбурга?
Прежде всего, выделим
музыкальность ритма литературной композиции всех произведений Михаила
Ландбурга, будь то крупные произведения или новеллы. Неким мистериальным
образом скупыми художественными
средствали создаётся ощущение насыщенного азоновым светом пространства.
Краткость формы восприниматся как достоинство самим автором:“Я слышал, что
индийские писатели, которым удаётся сократить фразу пусть даже на одну гласную,
испытывают к себе чувство самоуважения почти такое же, как если бы им удалось
только что спасти утопающего“ („Прости меня, сын“, 2016, с, 177).
Помимо
этого, явственно ощутима эмотивно окрашенная органика слов и фраз.
Несомненным достоинством текстов
этого автора является обилие худохественно ярких образов. Впечаетляет своеобразная графика текстов,
напоминающая поэтическое строение стихов. Внимание
к физиологической реакции организма на происходящее, описание которых так
мастерски исполнено, что вызывает ответную реакцию в нутряных рецепторах
читателя. Часто эти телесные состояния выделяются поэтической
графикой.
Внимание
к пейзажу.
Внимание
к интерьеру, убранству комнат.
Внимание
к интерьеру, состояния „казённых домов“ ( больниц, пансионов („Семь месяцев
саксофона“, „Прости меня, сын“, „У-у-у-у-у-у-у-х-х“).
Внимание
к пространственному ландшафту. - к примеру, состояние сквера, пока литературный
герой ждёт возлюбленную („Прости меня, сын“).
Внимание к творческому процессу –
к тому, что нзывается „муками творчества *“Прости меня, сын“,
„У-у-у-у-у-у-у-х-х“, „Другой барабан“).
Наличие подтекста, взывающего к
интелекту читателя и объёмному видению –
например, чтобы понять разгадку названия книги „Прости меня, сын“, нужно
прочесть название статьи, написанной главным героем для журнала "Атмосфера“ (с. 181). Так назван текст для
участия в дискуссии, развёрнутой на страницах журнала „Атмосфера“. Название
дискуссии – „Жизнь в череде заблуждений“.
Пардоксальность
мышления, отражённая в парадоксальности сюжетных линий и высказываний героев,
также - авторских замечаний („Судьба не член, в руки не возьмёшь“).
Парадоксальность
самих сюжетов.
Предельность напряжения
художественного пространства: частое место сюжетного действия - лечебницы,
больницы, дома для душевнобольных.
Размышление
о последних вопросах:“От Рождения можно спастись абортом, презервативом и
прочим. От Смерти спасения нет!“. Или:
„-
У меня к ней презрение.
-
К кому? - не понл я. - К жизни?
-
К смерти, - усталым голосом проговорил дедушка. - Она своего не упустит. А вот
жизнь мне жалко… Ей деваться некуда…“ („Прости меня, сын“).
Размышления
о вечных вопросах.
Размышление
об актуалиях современности.
Постоянное, из произведения из
произведения, дума о природе человека, порой иллюстрируемая изречениями других
мудрецов:“Я прочёл:“Человек всё делает наоборот. Спешит стать взрослым, а потом
вздыхает о прошедшем детстве. Тратит здоровье ради денег, и тут же тратит
деньги, чтобы поправить здоровье. Думает о будущем с таким нетерпением, что
пренебрегает настоящим. Живёт так, словно никогда не умрёт, а умирает так,
словно никогда не жил.“ Я взглянул на обложку. Пауло Коэльо „Подобно
реке.“(„Прости меня, сын“, с.193).
Россыпь крупиц мудрости, изобилующая на странецах,
рождающаяся спонтанно, естественно:“Шон, счастье на „потом“ не
откладывают.“ („Прости меня, сын“).
Создание состояния реального драматизма бытия.
Создание
состояния постоянного ожидания любви, без которой жизнь невозможна (новелла „За
дверью“).
Создание
впечатления реально ощутимой жизни героев,
также жизни улиц, скверов, городов, лечебниц, библиотек – жизни всего,
всего, к чему прикасается перо Михаила Ландбурга.
Сочетание чуть ли не дворового
сленга с высотами образовательного ценза и тончайшим восприятием произведений
искусства. Парадоксальным образом Ландбургу удаётся сохранять баланс между
дионисийскими аффектами и аполлоническим логическим схематизмом.
Синтез
антитез – Михаил Ландбург согревает всех своей любовью.
В Древней Греции пифагорейцы
понятие прекрасного сопрягали с понятием гармонии. Гармонию они определяли как
„согласие несогласных“. Художественные миры Михаила Ландбурга
парадоксальным образом гармонизируют земной мир в мистериалином акте творческого действа. Порой
кажется, что обилие острых фраз и граничащих с цинизмом реплик вводится
писателем для того, чтобы уравновесить чистейшую, глубочайшую нежность ранимого
сердца, преданного трём Ш (Шуману, Шуберту, Шопену) настолько, что их имена
повторяются из романа в роман, уравновесить предельную чуткость и тонкость
мирочувствия с реальным бытием, где в истоке поступков зачастую проступают
живптные инкстинкты.
В интервью Павлу Матвееву,
написавшему текст „О живых и мёртвых“ в связи с выходом в свет романа Михаила
Ландбурга „Посланники“ приводится высказывание Михаила Ландбурга:“Мир находится
в состоянии хаоса и ужасных проявлений. Я решил заглянуть в человека, в котром
столько намешано разного, и, если создаются (кстати, самими людьми),
определённые обстоятельства, то ужасы неизбежны. Моя книга – разговор о
человеке, о его сущности, о попытке изменить в себе эту ДНК“. И далее Павел
Матвеев резюмирует:“То есть то, о чём говорил Фридрих Ницше:“Человек есть то,
что должно быть преодолено“.
И вместе с тем – сколько любви и
нежности у автора к своим героям, даже таким мечущимся в своих необоримых
страстях, как госпожа А. (“Страж госпожи А.“). Разве в этом не проявляется
„Согласие несогласных“, не достигается гармония, уравновешивающая
взаимоисключающие понятия – такие, как „преодоление человека в человеке“ и
„любовь к человеку в человеке?
„Гармония для пифагорейцев –
универсальная категория, т. к. проявляется в строении космоса, во всех
предметах и явлениях действительности и в искусстве. Она покоится на закономерных
количественных отношениях, которые можно строго математически вычислить. Свою
мысль они проиллюстрировали на примере анализа математических основ музыкальных
интервалов“ - цитата из словаря по эстетике.
Разве не в „Согласии несогласных“
подлинная гармония ландбурговских текстов, отличающихся особой музыкальностью,
о которой писали многие? Возможно, музыкальность этих текстов тоже можно
„математически вычислить“.
В заключение хочется привеси ещё
одну цитату Павла Матвеева из послесловия „О живых и мёртвых“ к роману Михаила
Ландбурга „Посланники“:“Помимо того, что я принадлежу к числу преданных
ценителей творчества Михаила Ландбурга как читатель, мне выпала большая удача –
сотрудничать с писателем как редактору. И вот, готовя к изданию эту книгу, у меня время от времени возникало странное
ощущение. Мне отчего-то представлялось, что так же, как мертвец Ганс Корн
разговаривает со студенткой Лией, как безымянный капитан разговаривает с
сержантом Лотаном, точно так же Бог разговаривает – через Ландбурга – по
крайней мере, со мной. Потому что в этой его книге мне довелось найти несколько
ответов на несколько важных для меня вопросов, не говоря уже об истории Ганса
Корна и его погибших в Биркенау товарищей. Теперь я об этом знаю.“
Как видим
ни более, ни менее – устами Ландбурга…
Оказывается,
так думается не мне одной.
Гармония ландбурговских словесных
симфоний дождётся своих неизбежных исследовтелей.
Доктор гуманитарных наук, Елена Суедиене
Комментариев нет:
Отправить комментарий