Марина Старчевская
Тихая и Чайная
Старые
улицы скручены хворями,
пахнут прокисшими щами
там, где смыкаются в маленьком дворике
Улица Тихая с Чайной.
Домик на Тихой с резными балконами
грустно твердит о разрухе.
Тот, что на Чайной гордится фронтоном, но
знает, что плохи фрамуги.
Кто-то на Тихой кропает прощальные
письма, глотая Мадеру,
шьются на Чайной наряды к венчанию...
Ночью все улицы серы.
Солнечный свет прорезает, как штихелем,
трещины в стенах и сваях.
Только под вечер спрямляется Тихая
Чайная тихо вздыхает.
Под неусыпным оком...
Апокалипсис принял обличье морского гада.
Злобный змей, извиваясь, грозит поглотить луну —
кто не ангел, погибнет от тьмы и густого смрада,
кто не праведник, проклятым прахом пойдёт ко дну.
С высоты, порождая геенну и смертный ужас,
извержение космоса катится в океан.
И вскипает вода, как уха на рыбацкий ужин,
в ней резвится и пламенем пышет Левиафан.
Что ты знаешь, Доре*, о Творце и Его просчётах,
меч вонзая в дракона по самую рукоять?
Кто-то вымер, а кто-то уполз доживать в болота.
Было семь океанов, а ныне осталось пять.
То пожар, то потоп ради грозных Его уроков,
войны, вирусы, поиск выходов из тупика...
Мы живём под пятой, под Его неусыпным оком,
прославляя ошибки в созданных Им ДНК.
* — Убийство Левиафана. Гравюра Гюстава Доре, 1865 г
Ювелир его величества
Семья гугенотов Карла Фаберже бежала из Франции в 17 веке. Карл родился в Санкт-Петербурге 30 мая 1846 г. Биография ювелира неразрывно связана с Российской императорской семьей. Накануне Первой мировой войны он перевёл все свои активы в Россию. После Октябрьской революции его фабрики и магазины национализировали. К. Ф. долго тянул с отъездом, но
опасаясь ареста и расстрела, осенью 1918-го тайно бежал за границу.
опасаясь ареста и расстрела, осенью 1918-го тайно бежал за границу.
Семья гугенотов Карла Фаберже бежала из Франции в 17 веке. Карл родился в Санкт-Петербурге 30 мая 1846 г. Биография ювелира неразрывно связана с Российской императорской семьей. Накануне Первой мировой войны он перевёл все свои активы в Россию. После Октябрьской революции его фабрики и магазины национализировали. К. Ф. долго тянул с отъездом, но
опасаясь ареста и расстрела, осенью 1918-го тайно бежал за границу.
опасаясь ареста и расстрела, осенью 1918-го тайно бежал за границу.
Храни нас Бог от сильных потрясений —
переворотов, стычек, грабежей —
и Петербурга в слякоти осенней,
похожего на павший Ла-Рошель.
Террор и голод (солью не разжиться),
пожитки прячешь, аки тать в нощи.
Как много по пути нашлось паршивцев —
любителей присвоить и стащить!
Бунтовщики холодную столицу
стервятниками рвут и потрошат,
луна нарывом в облаках гноится,
и жизнь уже не стоит ни гроша...
Я нынче болен. Это, как ни странно,
смиряет с положением вещей.
Я тише, чем прохладная Лозанна,
и озера Женевского скучней.
Который год ничто уже не внове...
Судьба, как недописанный сюжет.
Но воскрешать надежду на иное —
слуга покорный. Подпись: Фаберже.
Рахель-поэтесса
Портретом Рахели на мелкой двадцатке*
Толкует купюра о скромном достатке.
Её затирают** чернилом карминным,
Клянут, потому что Рахель не мужчина.
Мелькает в коробках оборванных нищих,
В карманаx, шалманах, тяжёлых ручищах,
В худых кошельках, на базарных картонках —
Не гнётся пиит, как наличность ни комкай.
И, словно живые, из крови и плоти,
Терзаются строки на красной банкноте.
Рахель и сама, воскресая, не верит,
Что встретится хрупкое счастье — Кинерет
И смерть далека, как полярник на льдине...
А деньги при жизни её не любили.
* – Рахель Блувштейн, 20 сентября 1890,
Саратов — 16 апреля 1931, Тель-Авив, Израиль. Портрет народной поэтессы Израиля
Рахели нанесен на купюру красного цвета достоинством 20 шекелей, на оборотной
стороне — строки из стихотворения «Кинерет».
** – Религиозные фанатики поначалу замазывали портрет из-за того, что на купюре
изображена женщина.
Оставь защиту...
Оставь
защиту, всяк сюда летящий,
Сними скафандр и пыльный гермошлем,
Вдыхай озон, внимай полям и чащам,
Напевам птиц, не пуганных никем.
Гляди, рассвет, прищурившись спросонок,
Росинки превращает в жемчуга,
А море, как доверчивый ягнёнок,
Наивно прижимается к ногам.
Здесь руки рек, не скованных бетоном,
Сплетаясь, огибают острова,
Жужжанье пчёл ожившим камертоном
Вибрирует, как в луке тетива.
Ни рай, ни ад, ни тайнопись цифири,
И не абсурд навязчивых идей...
А просто наступило лето в мире,
Где больше нет конфликтов. И людей.
Потоп
Осадков
не было в прогнозе —
Дождя никто не обещал.
Но он бежал, как резвый козлик,
И булькал, как бульон во щах.
Тряслась ушами спаниеля
До слёз промокшая листва,
А струи стрелами летели,
Взбивая лужи в кружева.
Танцуя, кланялись верхушки
Деревьев и, вдохнув озон,
Давно нестриженной макушкой
Сиял восторженный газон.
Забыв гражданские свободы
И суммы сложных ипотек,
От тесноты и непогоды
Кряхтел двухкомнатный ковчег.
Пугливо заикались окна,
Чердак чихал до дурноты...
А мы сегодня не промокли —
Собака, кошка, я и ты.
Клятва (Д. В.)
Меня не изменят ни пряник, ни кнут,
Не стану со временем стервой косматой,
О том, что другой собирался посватать,
Сказать не дерзну...
Под вечер не вспомню ни ссор, ни обид.
Клянусь, из детей, бесконечно желанных,
Не делать ни моцартов, ни перельманов,
А просто любить...
Возьми меня в жёны, ответь мне: «Беру!»,
Ты будешь свободен от сложного быта,
А я, как природа — честна и открыта,
Пока не умру.
Комментариев нет:
Отправить комментарий